Меню сайта
Наш опрос
Из книги Алтунин А.Т. "На службе Отечеству" - момент передислокации 197 сд в Добруш и далее, в район д.Хальч
В начале октября решением Ставки Верховного Главнокомандования Брянский фронт был упразднен. Дивизия в составе корпуса и армии была передана Центральному фронту. Памятным событием для личного состава явилось вручение боевых знамен. В частях состоялись митинги. Дивизионная газета «Чапаевец», рассказывая о подъеме среди солдат, сержантов, старшин, офицеров, вызванном вручением знамен, призывала: «Краснознаменцы! Герои Брянска и Унечи! Освободим родную Белоруссию!» И это было кстати. На центральном участке советско-германского фронта развернулись большие события.
Как стало известно из газет и передач радио, войска Калининского во взаимодействии с войсками Прибалтийского фронта наступали на витебском направлении, охватывая с севера белорусскую группировку врага. С востока, в направлении Орши и Могилева, прорывали оборону противника войска Западного фронта. С юга, на Гомель и Бобруйск, наступали соединения правого крыла Центрального фронта.
Личный состав дивизии еще не знал, что придется действовать на этом самом правом крыле и что ему уже отведено место в соответствующих планах командования.
...Сумрачным октябрьским днем части дивизии покидали места дислокации. Маршрут пролег через населенные пункты Рославль, Ворга, Корсики, Сураж, Клинцы, Новозыбков. Шли по шоссейным и проселочным дорогам. Погода испортилась. Небо затянули тучи, зарядил обложной осенний дождь. Речки, ручьи, озера взбухли, вода затопила низменные участки, мосты и переправы, дороги превратились в сплошное месиво.
Пехотинцы, артиллеристы, минометчики, связисты, медики толкали машины, орудия, повозки с боеприпасами и шанцевым инструментом, кляли на чем свет стоит «небесную канцелярию» со всеми ее атрибутами. Над батальонными и полковыми колоннами слышались надрывные голоса: «Раз, два — взяли! Еще раз — взяли! Пошла, поехала, милая!» Буксовали в жиже машины, гудели, на самых высоких тонах выли, тряслись как в лихорадке автомобильные двигатели. Лошади напрягались, храпели, рвали постромки. Выдерживали лишь люди, хотя подчас и выражались так, что высказанное не укладывалось ни в какие правила грамматики, но продолжали идти. И не просто идти, а тащить на своих плечах автомобили, повозки, санитарные фургоны.
Трудно было всем, однако в полную меру тяготы разбитых дорог, заболоченных пойм, местных переправ испытали на себе артиллеристы, толкая тягачи с боеприпасами, на руках выволакивая из непролазной грязи орудия. Командир 261-го артиллерийского полка донес в штаб дивизии: «Выбился из графика движения». Подобное донесение вскоре было получено и от командира 418-го истребительно-противотанкового дивизиона.
Участник тех событий, заместитель командира 889-го стрелкового полка по политической части подполковник запаса Николай Афанасьевич Кулябин вспоминает об этом марше: «Погода словно решила испытать нас. Проливной дождь не прекращался ни на минуту. Люди шли, проваливаясь по колено, а то и выше в болотистый грунт, помогали вытаскивать застрявшую технику, несли в руках ящики с патронами, гранатами, минами... Все исправно делали свое тяжелое солдатское дело. Словно так должно и быть, так надо. Цепляли тросами увязшие в грязи машины, повозки, выпрягали выбившихся из сил лошадей, впрягались сами и тащили все на себе, спасая оружие, боеприпасы, имущество. Бросались в мутную жижу и нередко скрывались в ней с головой.
В ходе марша не раз ловил себя на мысли, что неисчерпаема сила воли советских людей. Где и в чем истоки того, что позволяет им преодолевать сверхчеловеческое напряжение? Энтузиазм, окрыленность идеей, нашими успехами на фронтах? Это все так. Нельзя умолчать здесь и о партийно-политической работе. Многое было сделано, многое делалось в ходе выполнения задачи командирами, политработниками, партийным и комсомольским активом. Но, на мой взгляд, было еще одно, без чего нельзя рассуждать о возможностях советского солдата, его известных и неизвестных свершениях во имя Отечества. Имею в виду отличительное качество нашего народа — бодрость и крепость его духа».
Поздним утром 1 ноября 1943 года стрелковые полки дивизии сосредоточились в лесах излучины Ипути, рядом с небольшим белорусским городком Добруш. Штаб расположился в городе - ул. Держинского 58.
В начале октября решением Ставки Верховного Главнокомандования Брянский фронт был упразднен. Дивизия в составе корпуса и армии была передана Центральному фронту. Памятным событием для личного состава явилось вручение боевых знамен. В частях состоялись митинги. Дивизионная газета «Чапаевец», рассказывая о подъеме среди солдат, сержантов, старшин, офицеров, вызванном вручением знамен, призывала: «Краснознаменцы! Герои Брянска и Унечи! Освободим родную Белоруссию!» И это было кстати. На центральном участке советско-германского фронта развернулись большие события.
Как стало известно из газет и передач радио, войска Калининского во взаимодействии с войсками Прибалтийского фронта наступали на витебском направлении, охватывая с севера белорусскую группировку врага. С востока, в направлении Орши и Могилева, прорывали оборону противника войска Западного фронта. С юга, на Гомель и Бобруйск, наступали соединения правого крыла Центрального фронта.
Личный состав дивизии еще не знал, что придется действовать на этом самом правом крыле и что ему уже отведено место в соответствующих планах командования.
...Сумрачным октябрьским днем части дивизии покидали места дислокации. Маршрут пролег через населенные пункты Рославль, Ворга, Корсики, Сураж, Клинцы, Новозыбков. Шли по шоссейным и проселочным дорогам. Погода испортилась. Небо затянули тучи, зарядил обложной осенний дождь. Речки, ручьи, озера взбухли, вода затопила низменные участки, мосты и переправы, дороги превратились в сплошное месиво.
Пехотинцы, артиллеристы, минометчики, связисты, медики толкали машины, орудия, повозки с боеприпасами и шанцевым инструментом, кляли на чем свет стоит «небесную канцелярию» со всеми ее атрибутами. Над батальонными и полковыми колоннами слышались надрывные голоса: «Раз, два — взяли! Еще раз — взяли! Пошла, поехала, милая!» Буксовали в жиже машины, гудели, на самых высоких тонах выли, тряслись как в лихорадке автомобильные двигатели. Лошади напрягались, храпели, рвали постромки. Выдерживали лишь люди, хотя подчас и выражались так, что высказанное не укладывалось ни в какие правила грамматики, но продолжали идти. И не просто идти, а тащить на своих плечах автомобили, повозки, санитарные фургоны.
Трудно было всем, однако в полную меру тяготы разбитых дорог, заболоченных пойм, местных переправ испытали на себе артиллеристы, толкая тягачи с боеприпасами, на руках выволакивая из непролазной грязи орудия. Командир 261-го артиллерийского полка донес в штаб дивизии: «Выбился из графика движения». Подобное донесение вскоре было получено и от командира 418-го истребительно-противотанкового дивизиона.
Участник тех событий, заместитель командира 889-го стрелкового полка по политической части подполковник запаса Николай Афанасьевич Кулябин вспоминает об этом марше: «Погода словно решила испытать нас. Проливной дождь не прекращался ни на минуту. Люди шли, проваливаясь по колено, а то и выше в болотистый грунт, помогали вытаскивать застрявшую технику, несли в руках ящики с патронами, гранатами, минами... Все исправно делали свое тяжелое солдатское дело. Словно так должно и быть, так надо. Цепляли тросами увязшие в грязи машины, повозки, выпрягали выбившихся из сил лошадей, впрягались сами и тащили все на себе, спасая оружие, боеприпасы, имущество. Бросались в мутную жижу и нередко скрывались в ней с головой.
В ходе марша не раз ловил себя на мысли, что неисчерпаема сила воли советских людей. Где и в чем истоки того, что позволяет им преодолевать сверхчеловеческое напряжение? Энтузиазм, окрыленность идеей, нашими успехами на фронтах? Это все так. Нельзя умолчать здесь и о партийно-политической работе. Многое было сделано, многое делалось в ходе выполнения задачи командирами, политработниками, партийным и комсомольским активом. Но, на мой взгляд, было еще одно, без чего нельзя рассуждать о возможностях советского солдата, его известных и неизвестных свершениях во имя Отечества. Имею в виду отличительное качество нашего народа — бодрость и крепость его духа».
Поздним утром 1 ноября 1943 года стрелковые полки дивизии сосредоточились в лесах излучины Ипути, рядом с небольшим белорусским городком Добруш. Штаб расположился в городе - ул. Держинского 58.
828 сп г.Добруш, 862 сп д.Жгунь, 889 сп д.Жгунская Буда из журнала боевых действий 53 ск.
Отставшие артиллерийский полк (261 ап подтягивется в район Михайловский, обозы полка отстали до одного перехода. Положение автоколонны неизвестно.) - из журнала боевых действий 53 ск) и отдельный истребительно-противотанковый дивизион прибыли лишь поздним вечером.
Началось обустройство. Подразделения ставили палатки, рыли землянки и блиндажи, оборудовали их, возводили накаты, стены обкладывали сушняком, полы выстилали вечнозеленым еловым лапником и можжевельником. Связисты тянули нити цветного кабеля, саперы распускали бревна на доски ручными пилами, сколачивали походные столы, дверные рамы. Дымились воинские кухни, возле которых группировались штабные писаря, кладовщики, шоферы подразделений обеспечения и прочая, как они себя именовали, солдатская интеллигенция.
Со стороны Гомеля и прилегающих к нему окрестностей, где проходила линия фронта, доносился непрерывный гул. Порой он, усиливаясь, словно распадался на отдельные компоненты, и тогда явственно слышались разрывы снарядов большого калибра.
В эти дни войска Белорусского фронта, в который теперь входила дивизия, продолжали охватывать Гомель с юга, расширяли захваченные еще в середине октября плацдармы на Днепре. Немецко-фашистское командование принимало срочные меры к тому, чтобы не допустить дальнейшего прорыва советских войск в южные районы Белоруссии, надеялось удержать Гомель. Для 2-й и 9-й немецких армий он был важнейшим железнодорожным узлом, где сходились их основные коммуникации. Потому здесь и продолжались жестокие бои.
В ожидании приказа части дивизии приводили себя в порядок. 3 ноября прибывшее пополнение было приведено к военной присяге. В этот же день штаб корпуса предварительно ориентировал комдива о предстоящем марше в район боевых действий. Начальник штаба подполковник Федор Федорович Абашев вместе со своим аппаратом засел за разработку документов. В полках продолжалось сколачивание подразделений, личный состав осваивал оружие, вверенную технику.
В это напряженное время я и прибыл в дивизию.
* * *
...Начальник оперативного отделения, невысокого роста, худощавый, даже скорее щупловатый, майор Румянцев в ходе первой же беседы предупредил: прежде чем исполнить документ, уясни, что от тебя требуется.
— Недопонимаешь что, спроси, — сказал Петр Васильевич. — Стесняться нечего.
Румянцев постоянно был занят: колдовал над картой или какой-либо схемой, расчетом, оформлял приказы, распоряжения, выбивал данные от командиров и штабов частей. Спокойный, усидчивый, напористый в работе, он заставлял своим примером трудиться подчиненных в полную силу. Любил повторять: «Быть осведомленным в событиях, своевременно передавать частям приказы и распоряжения, осуществлять контроль за их действиями на поле боя, четкость и аккуратность в разработке и оформлении документов — вот основные показатели, определяющие качество работы офицера-оператора».
Румянцев никогда не сетовал на свою хлопотливую должность. Выйдет, бывало, от командира или начальника штаба после крутого разговора, окинет нас взглядом, вздохнет и ровным голосом скажет:
— Живы будем — не помрем, тем паче от работы.
И вновь несколько часов кряду наносим на карты обстановку, решение, отрабатываем другие документы, уточняем данные, мотаемся по частям. Неточностей Петр Васильевич не терпел. Учил скрупулезно относиться к любому делу. За ошибки спрашивал по-своему. Посмотрит, бывало, с укором, поморщится и выразит свое недовольство ехидным вопросом. Стоишь и не знаешь, куда себя деть. И надолго запоминался тебе этот разговор.
Как-то я прибыл из 828-го стрелкового полка майора Николая Викторовича Красовского, доложил о выполнении задания. Петр Васильевич поинтересовался у меня:
— Что еще заметили, Александр Терентьевич, в обороне полка?
— Вроде ничего больше. — Вновь начал перечислять: — Два батальона в первом эшелоне, третий — во втором, пулеметные и минометные роты, взводы сорокапяток. Вот и все...
— Так ли? По имеющимся у нас сведениям, на опушке леса располагается полковая батарея, левее нее — приданный танковый батальон...
Он продолжал рассказывать мне о системе обороны полка. На поверку выходило, что я не увидел и трети того, что должен был не только узнать, но и проконтролировать. Петр Васильевич, заметив мое смущение, рассказал притчу, как барин приказчика нанимал. Четыре раза пришлось крестьянину бегать, для того чтобы узнать: чей обоз идет? что везут купцы? куда следует? почем товар?
— Поняли соль притчи? — спросил меня Петр Васильевич.
— Понял, товарищ майор, — во внимательности.
— То-то! — Румянцев улыбнулся, поспешил приободрить: — Не робейте, у вас получится. Трудиться любите. Освоить дело мы поможем, и все станет на свое место.
Признаться, коллектив оперативного отделения мне понравился. Здесь всегда царила непринужденная рабочая обстановка. Старшие помощники майора Румянцева — старший лейтенант Дмитрий Лаврухин и капитан Петр Герасимов — оказались людьми общительными, знающими дело. Они охотно вводили меня в курс штабной работы. Отзывчивым оказался и прикомандированный к оперативному отделению лейтенант Михаил Запарованный. Я учился у них умению оценивать обстановку, принимать решения, спокойствию и многому другому.
Со стороны Гомеля и прилегающих к нему окрестностей, где проходила линия фронта, доносился непрерывный гул. Порой он, усиливаясь, словно распадался на отдельные компоненты, и тогда явственно слышались разрывы снарядов большого калибра.
В эти дни войска Белорусского фронта, в который теперь входила дивизия, продолжали охватывать Гомель с юга, расширяли захваченные еще в середине октября плацдармы на Днепре. Немецко-фашистское командование принимало срочные меры к тому, чтобы не допустить дальнейшего прорыва советских войск в южные районы Белоруссии, надеялось удержать Гомель. Для 2-й и 9-й немецких армий он был важнейшим железнодорожным узлом, где сходились их основные коммуникации. Потому здесь и продолжались жестокие бои.
В ожидании приказа части дивизии приводили себя в порядок. 3 ноября прибывшее пополнение было приведено к военной присяге. В этот же день штаб корпуса предварительно ориентировал комдива о предстоящем марше в район боевых действий. Начальник штаба подполковник Федор Федорович Абашев вместе со своим аппаратом засел за разработку документов. В полках продолжалось сколачивание подразделений, личный состав осваивал оружие, вверенную технику.
В это напряженное время я и прибыл в дивизию.
* * *
...Начальник оперативного отделения, невысокого роста, худощавый, даже скорее щупловатый, майор Румянцев в ходе первой же беседы предупредил: прежде чем исполнить документ, уясни, что от тебя требуется.
— Недопонимаешь что, спроси, — сказал Петр Васильевич. — Стесняться нечего.
Румянцев постоянно был занят: колдовал над картой или какой-либо схемой, расчетом, оформлял приказы, распоряжения, выбивал данные от командиров и штабов частей. Спокойный, усидчивый, напористый в работе, он заставлял своим примером трудиться подчиненных в полную силу. Любил повторять: «Быть осведомленным в событиях, своевременно передавать частям приказы и распоряжения, осуществлять контроль за их действиями на поле боя, четкость и аккуратность в разработке и оформлении документов — вот основные показатели, определяющие качество работы офицера-оператора».
Румянцев никогда не сетовал на свою хлопотливую должность. Выйдет, бывало, от командира или начальника штаба после крутого разговора, окинет нас взглядом, вздохнет и ровным голосом скажет:
— Живы будем — не помрем, тем паче от работы.
И вновь несколько часов кряду наносим на карты обстановку, решение, отрабатываем другие документы, уточняем данные, мотаемся по частям. Неточностей Петр Васильевич не терпел. Учил скрупулезно относиться к любому делу. За ошибки спрашивал по-своему. Посмотрит, бывало, с укором, поморщится и выразит свое недовольство ехидным вопросом. Стоишь и не знаешь, куда себя деть. И надолго запоминался тебе этот разговор.
Как-то я прибыл из 828-го стрелкового полка майора Николая Викторовича Красовского, доложил о выполнении задания. Петр Васильевич поинтересовался у меня:
— Что еще заметили, Александр Терентьевич, в обороне полка?
— Вроде ничего больше. — Вновь начал перечислять: — Два батальона в первом эшелоне, третий — во втором, пулеметные и минометные роты, взводы сорокапяток. Вот и все...
— Так ли? По имеющимся у нас сведениям, на опушке леса располагается полковая батарея, левее нее — приданный танковый батальон...
Он продолжал рассказывать мне о системе обороны полка. На поверку выходило, что я не увидел и трети того, что должен был не только узнать, но и проконтролировать. Петр Васильевич, заметив мое смущение, рассказал притчу, как барин приказчика нанимал. Четыре раза пришлось крестьянину бегать, для того чтобы узнать: чей обоз идет? что везут купцы? куда следует? почем товар?
— Поняли соль притчи? — спросил меня Петр Васильевич.
— Понял, товарищ майор, — во внимательности.
— То-то! — Румянцев улыбнулся, поспешил приободрить: — Не робейте, у вас получится. Трудиться любите. Освоить дело мы поможем, и все станет на свое место.
Признаться, коллектив оперативного отделения мне понравился. Здесь всегда царила непринужденная рабочая обстановка. Старшие помощники майора Румянцева — старший лейтенант Дмитрий Лаврухин и капитан Петр Герасимов — оказались людьми общительными, знающими дело. Они охотно вводили меня в курс штабной работы. Отзывчивым оказался и прикомандированный к оперативному отделению лейтенант Михаил Запарованный. Я учился у них умению оценивать обстановку, принимать решения, спокойствию и многому другому.
На опаленной земле Белоруссии
6 ноября по радио мы прослушали доклад на торжественном собрании, посвященном 26-й годовщине Великого Октября. Успехи Советской Армии на фронтах Великой Отечественной войны и тружеников тыла были впечатляющими. Не буду перечислять цифры и факты. Они общеизвестны. Напомню лишь мысль, высказанную в докладе Председателя Государственного Комитета Обороны И. В. Сталина о том, что победы советских войск, одержанные в летне-осенней кампании, далеко вышли за пределы советско-германского фронта, изменили все дальнейшее течение мировой войны и приобрели крупное международное значение.
В моей памяти от этих дней запечатлелась карта освобожденных нашей армией районов, опубликованная в газете «Красная звезда» за 5 ноября. Мы радовались, глядя на нее. Киев, Харьков, Орел, Таганрог, Брянск, Смоленск, Сталине, Курск, Чернигов и многие другие крупные промышленные центры страны были очищены от гитлеровских захватчиков.
Петр Васильевич Румянцев, по привычке потирая ладонью висок, выразил наше общее мнение о том, что расчеты германского фашизма взять реванш за Сталинград, о которых в начале года упоминалось в газетных обзорах и приказах, провалились:
— Нет, теперь уж выкуси, господин Гитлер! Посмотрим, как ты запоешь, когда над твоей головой начнут рваться бомбы. Война придет туда, откуда пришла она к нам.
Во второй половине дня из штаба корпуса прибыло распоряжение о подготовке к маршу. И вновь за дело: отрабатывали маршруты выдвижения полков, специальных частей, поднимали карты, готовили донесения. Все нужно было продумать, все предусмотреть.
Под утро дел немного поубавилось. Вышел из прокуренной комнаты и с жадностью глотнул свежего воздуха. Ноябрьский ветер так вымел небосвод, что казалось, никогда я не видел таких четко очерченных звезд. Они ярко горели над головой, цеплялись за верхушки тополей и крыши домов вымершего ночного городка. Под лунным светом голубели постройки, мостовые, ветви деревьев и даже почерневшая от дождей трава. И если бы не военные машины, да прохаживающийся по двору часовой с автоматом за плечом, да пофыркивание оседланных лошадей у коновязи, была бы это обычная картина мирной погожей осенней ночи.
— Товарищ старший лейтенант! — послышался за моей спиной приглушенный голос.
Я оглянулся: у крыльца под раскидистой липой стоял солдат. Посыльный Селиверстов. Небольшого росточка, в наползшей на самые глаза ушанке, по поводу чего за несколько часов его дежурства штабные писаря уже успели отпустить не одну колкость. Боец невозмутимо переносил насмешки, разводил руками: мол, что поделаешь, раз я такой нескладный уродился, на гражданке носил шапки-маломерки или шил их по заказу. А может, покорностью заглаживал вину. Выданный накануне новый головной убор, из-за которого старшине комендантской роты пришлось изрядно пошарить по закоулкам дивизионных складов, подарил беспризорному мальчишке, за что получил взыскание и бывшую в употреблении, видавшую виды, на пару размеров больше шапку-ушанку.
— Вас вызывает майор Румянцев, — сообщил посыльный.
— Иду.
В комнате находились офицеры оперативного отделения. Петр Васильевич давал указания; увидев меня, произнес:
— Проходи ближе, Алтунин. Разъезжаемся по частям. Вам надлежит убыть к майору Зайцу. Проверьте отработку документов, зенитное обеспечение марша, проконтролируйте время выхода полка на свое направление и организацию службы регулирования.
Румянцев начертил на карте маршрут выдвижения 889-го стрелкового полка, подал ее мне со словами:
— Задача ясна?
— Так точно!
— Заодно захватите распоряжение командиру. Сейчас его законвертуют.
889-й стрелковый полк я застал на месте. Но по всему чувствовалось, что он вот-вот тронется. Палатки были сняты, догорал огонь походных солдатских кухонь. Бойцы крепили на повозках последнее хозяйственное имущество. Старшины проверяли укладку снаряжения, поторапливали ездовых, как правило, людей пожилого возраста. Невдалеке лейтенант проверял экипировку личного состава взвода.
Я подошел ближе. Офицер приложил руку к головному убору и представился:
— Командир взвода пешей разведки лейтенант Дмитриев.
— Вижу, что не конной.
— Как?
— Лошадей нет.
Дмитриев улыбнулся.
Познакомились. Иван Захарович Дмитриев выделил мне сопровождающего до штаба полка. Минут через десять мы были на месте. В небольшой избе лесного хутора шло совещание. После проверки документов меня пропустили в помещение.
— Саперы пойдут в отряде обеспечения движения, — говорил майор с большими серыми глазами. Отыскав взглядом плотного старшего лейтенанта, он спросил: — Лес не забыли заготовить, Отпущенников?
— Никак нет, погрузили.
— То-то, в прошлый раз вы здорово полк подвели. Что ни канава, то остановка. Нет даже слеги, чтобы перебросить. Нужно головой думать.
Присутствующие заулыбались, а командир полка закончил: — Надеюсь, в этот раз все будет нормально?
— Так точно, товарищ майор.
— Садитесь.
Майор, напомнив присутствующим о своевременности докладов, отпустил офицеров. Я представился, доложил о цели прибытия.
— Здравствуйте, товарищ старший лейтенант, — дружелюбно [317] улыбнулся майор Заяц и протянул руку. — Значит, контроль и помощь?! Ох, Румянцев, Румянцев, беспокойный ты человек! Узнаю Петра Васильевича. — Майор бросил взгляд на часы: — До начала марша сорок минут. Завтракал?
— Нет.
— Я тоже.
Заяц позвал ординарца и отдал распоряжение. Солдат вышел. Но почти тут же в избе появилась хозяйка. Крупная старая женщина тяжело дышала, седые волосы выбились из-под черного в белых горошинах платка: видно, торопилась. Большими руками с узловатыми пальцами она поставила на стол что-то завернутое в расшитое красными крестами полотенце и отбросила в стороны его концы. Открылась алюминиевая миска, с верхом наполненная исходящей паром картошкой.
— Прошу вас откушать, сынки, — пригласила она певучим голосом.
— Что вы, мамаша, беспокоились! — начал было Заяц.
— И не говорите! Идете на такое дело, а я бы вас не покормила? Да я никогда себе этого не прощу.
— На какое такое дело, мамаша? — оторвался от бумаг начальник штаба капитан Модин.
— Так туда же, — махнула она рукой в сторону фронта.
— Верно, туда...
— Вот и я об этом. Сейчас огурчиков принесу, сама солила. Женщина метнулась к двери и спустя пару минут возвратилась с тарелкой еще не потерявших цвет, пахнущих укропом огурцов. Почти тут же вошел плотный майор.
— Не будем обижать хозяйку, Филипп Федорович, — обратился он к командиру. — Перекусим на дорожку.
— Во-во, перекусите, сынки, перекусите.
— Кулябин, — протянул мне руку майор. — Заместитель командира по политической части.
Сели за стол. Хозяйка поставила чистые тарелки, соль, отошла в сторону и молча присела на краешек скамьи.
— А вы, мамаша? — поднял на нее глаза Кулябин.
— Нет-нет, я потом, после. Куда мне спешить, это вам вот другое дело. Надо.
Женщина смахнула слезы, вздохнула. Это не ускользнуло от майора Кулябина. Николай Афанасьевич мягко сказал:
— Не нужно печалиться, мать.
— Да ить не на свадьбу вас провожаю, под пули. Вы уж там поберегитесь, сынки. Матери, наверное, уже все глаза проплакали.
Я смотрел на эту простую белорусскую женщину, а перед глазами стояла мама. Как она там? Может быть, вот так же утирает слезы? Последнее письмо из Стеклянки, что привольно раскинулась на родной омской земле, получил месяц назад. Мама, Ирина Андреевна, писала, что дома все благополучно. Она никогда не жаловалась и нам, детям, прививала эту хорошую черту. Мама, бывало, любила, скрестив на груди руки, смотреть, как мы вечером [318] возвращаемся с работы. Лицо ее при этом светилось тем большим внутренним светом, от которого легко и радостно становилось на сердце.
— О чем размечтался? — дотронулся до моего плеча Филипп Федорович Заяц.
— О доме вспомнил.
— Это хорошо. Отчий дом забывать нельзя. В нем частица каждого из нас. Да еще и какая частица!
Распрощавшись с хозяйкой, мы вышли на улицу. С северо-запада, охватывая полукругом небо, наплывала бурая туча. Холодный, порывистый ветер гудел в подворотне, срывал последнюю листву с деревьев, гнал пожухлую траву.
— Никак, опять заневзгодило. Дождь будет.
— Бери выше, Алтунин, снег, — обернулся Филипп Федорович.
Из конца в конец хутора разнеслась команда «Смирно!». Заместитель командира, невысокого роста, подтянутый и моложавый майор, доложил майору Зайцу о готовности личного состава и техники к маршу.
— Николай Сергеевич! — окликнул Филипп Федорович начальника штаба Модина. — Когда убыл отряд обеспечения движения?
— Тридцать минут назад, — ответил Модин и, бросив взгляд на циферблат наручных часов, добавил: — По нашим расчетам, главные силы трогаются через пятьдесят.
— Значит, через десять минут выступаем. Николай Афанасьевич, у вас все готово? — обернулся командир полка к майору Кулябину.
— Да, Филипп Федорович, готово.
Обращение командира, его заместителя по политической части, начальника штаба капитана Николая Сергеевича Модина друг с другом и с подчиненными мне нравилось. Тон был спокойным, без нажима на голосовые связки. Потому, наверно, и отсутствовали суета и нервозность у людей. Каждый из них был занят своим делом. Подразделения полка, строго выдерживая расчетное время, начали движение. Лица людей были бодры. На них не лег еще серый, землистый оттенок усталости от марша.
Взводы, роты, батальоны четко и размеренно печатали шаг, шла артиллерия на конной тяге. В этой походной поступи угадывались слаженность и сила людей, спаянных одними заботами, мыслями и одним желанием.
Нелегко оказалось выдержать скорость марша, точно по срокам проследовать через рубежи регулирования. Под ногами чавкал сырой белорусский торфяник, а начавшийся вскоре дождь постепенно перешел в снег. Шинели, ватники, брюки, обувь намокли и мешали движению.
К вечеру снег усилился. В этот день мы ощутили первое дыхание зимы.
С наступлением темноты прошли через небольшой хутор. Окна крестьянских домов были затемнены, местные жители соблюдали [319] меры маскировки. Рядом располагалась наведенная армейскими саперами переправа, к которой сходились десятки фронтовых колонных путей, а неподалеку, на той стороне реки Сож, находилась передовая — и в хуторе действовали законы переднего края. На подходах к реке была налажена комендантская служба.
— Не останавливаться! — то и дело напоминали подразделениям регулировщицы.
Вскоре полк вышел на свое направление. Можно было возвращаться в штаб. Собственно говоря, особого моего вмешательства и не потребовалось. Все было спланировано, предусмотрено, разложено, как говорят, по полочкам, начиная от подъема маршрута на карте и кончая привалами и приемом пищи личным составом. Сказалась подготовка офицеров штаба и лично командира полка майора Зайца.
Случается так: встретишь человека, побудешь с ним всего несколько часов, но он надолго, иногда и на всю жизнь, остается в твоей памяти. С Филиппом Федоровичем Зайцем свели меня фронтовые пути-дороги во время эпизода, о котором уже рассказал выше, да были еще две-три короткие встречи в ходе начавшегося вскоре наступления на западном берегу реки Сож. Он мне запомнился своей быстрой походкой, мгновенной реакцией, прямотой в суждениях.
Филипп Федорович все время был в движении, до всего старался дойти сам.
— Привычка, старший лейтенант, — на одном из привалов признался он мне. — Еще с Халхин-Гола. Где сам проморгаешь, там, как правило, прореха. Да и эта война многому научила.
О себе за весь марш Филипп Федорович Заяц сказал буквально два слова, и то мимоходом, сравнивая природу родной Днепропетровщины со здешними блеклыми красками поздней осени. Лишь спустя некоторое время, когда я прибыл в полк на должность командира батальона, а майор Заяц в это время уже убыл с повышением в соседнюю дивизию, узнал от однополчан, что Филипп Федорович добровольцем пошел в армию. Окончил пехотное училище имени Верховного Совета РСФСР. За халхин-гольские бои удостоился ордена Красной Звезды. В том же году ему было досрочно присвоено звание старшего лейтенанта. Затем последовало повышение в должности. Перед самой войной он окончил академию.
Великую Отечественную войну встретил в 201-й стрелковой Латышской дивизии на должности начальника оперативного отделения. Испытал горечь отхода, не раз пришлось лежать под бомбежками, водить в контратаки обескровленные батальоны, сдерживая врага до последнего.
Филипп Федорович оборонял подступы к Москве. За умелую организацию боя, личную отвагу при освобождении города Боровска был награжден орденом Красного Знамени. Затем 197-я стрелковая. Бои под Брянском, Унечей. Человек неробкого десятка, он не терялся в трудных ситуациях. Под селом Мокрый Верх гитлеровцы [320] прижали батальоны полка к земле. Личным примером поднял стрелковые цепи и опрокинул врага.
Боевым прошлым, наградами Филипп Федорович старался не выделяться среди окружающих его офицеров. Был скромен и ровен с подчиненными, заботился о них. С подходом полка к реке Сож разослал офицеров штаба по подразделениям, с тем чтобы они проверили обеспечение людей горячей пищей. Маленький штрих из полковой жизни, но говорит он о важном — командирской заботе о людях.
— Поймите, — говорил Филипп Федорович, — личный состав устал, намерзся, да еще и поест всухомятку. Какое тут может быть настроение! На пустой желудок дальше дело не пойдет. И организовать прием пищи нужно в темное время суток. С рассветом много не сделаешь. Не до того будет.
Командир полка как в воду глядел. Мне потом рассказали. Часов в восемь утра появилась «рама»{26}, а спустя полчаса под охраной истребителей пожаловали бомбардировщики. Застучали зенитки, полк открыл по противнику огонь из стрелкового оружия. Тут уж было бы не до еды.
В течение дня налеты вражеской авиации продолжались с интервалами в несколько минут. Не успеют наши пилоты отогнать фашистских стервятников, как те появляются вновь. Однако потерь полк не понес, если не считать убитых лошадей из трофейной команды. И здесь сказалась предусмотрительность командира полка: заранее рассредоточил подразделения.
Таков он был, командир 889-го стрелкового полка майор Филипп Федорович Заяц.
Возвратившись в штаб дивизии, я доложил майору Румянцеву о выполнении задачи. Петр Васильевич был доволен. На мой недоуменный вопрос: какую я принес пользу полку? — заметил:
— Главным образом принесли пользу себе. Посмотрели, как работает штаб, командир. У Зайца многому можно поучиться — толковый, знающий офицер.
Я согласно кивнул.
— Ну вот, а говорил, что напрасно проболтался несколько часов. Я вас туда специально послал. Теперь будет что и с чем сравнивать в других частях.
Приказа о смене передовых частей корпуса, которые в ходе боев на правом берегу реки Сож понесли значительные потери, все еще не поступало. В ожидании прошло несколько дней. В один из них дивизия скрытно сосредоточилась у села Ветка. Теперь до передовой было, как говорят, рукой подать. Отчетливо слышалась не только артиллерийская канонада, но и ружейно-пулеметная перестрелка.
Наконец долгожданный приказ прибыл. В ночь на 20 ноября дивизия на левом берегу Сожа сменила левофланговые части 96-й и правофланговые части 260-й стрелковых дивизий. Смена прошла [321] быстро, без особых осложнений. Передавая районы обороны, командиры сменяемых частей ознакомили нас с системой огня противника, последними данными разведки. Фашисты не проявляли особого беспокойства: видимо, не знали о нашем перемещении.
Остаток ночи и следующий день 889-й и 828-й стрелковые полки, находившиеся в первом эшелоне дивизии, дооборудовали позиции, вели разведку переднего края противника, пополняли боеприпасы. Штабы с получением боевого приказа на наступление готовили документы. Командиры полков, батальонов и рот с офицерами приданных и поддерживающих частей и подразделений проводили рекогносцировочные работы; в этот раз дивизию усилили двумя танковыми, самоходным, артиллерийским полками, несколькими специальными дивизионами и батальонами. Правда, танковые и самоходный полки были изрядно потрепаны в предыдущих боях и насчитывали всего лишь десятка два боевых машин.
Следует сказать и еще об одной немаловажной детали: перегруппировка корпусом сил и средств, частичная передача нам боевых участков других дивизий значительно усилили мощь наших сил на сожском плацдарме.